“Мне было четыре года, когда к нам пришли немцы. Сам я это помню клочками похищенными у сознания, но мои сестры часто вспоминали эту историю, дескать, какой у нас баловень рос”, - вспоминает мой дед. Он был самым младшим в семье и его, и вправду, баловали и тешили. И вот, в оккупированной деревне Грыни, Чернобыльского района, которую потом определили под затопление Киевским морем, временно разместились “фрицы”. Не знаю всех драматичных подробностей той оккупации достойных романов о Второй Мировой войне, меня же впечатлил легкий скетч из теней судеб произошедших с моим дедом, его мамой и каким-то немцем, которого уже давно, должно быть, и в живых нету. Далеко ли он ушел от той деревни? Вспоминал ли эту историю-безделушку?
Дело было вот как - в один из вечеров, греясь в хате, немец достал губную гармошку и начал на ней музицировать.
Дед мой и по сей день большой любитель плясок и песен, в свои четыре года не имея еще в голове понимания ни о смерти, ни о опасности, не видя, то, невидимое различие, что мы сами с возрастом рисуем под названием национальность и возраст, подбежал к немцу и начал клянчить забавную штуку. Мать его быстро спохватилась, схватила малыша, и спрятала, что бы возгласами его не драконить непрошеных гостей.
Но малыш не унимался: как объяснить ему, что это война, что это немец, что это чужая игрушка, особенно, когда и самому не ясно, как так в мире вышло, что в твоем доме “играет” такая музыка.
Иван не прекращал плакать целый день: ”ну баловень, сами виноваты”, - шутит дед. И моя прабабка, решила заколоть единственную курицу, пышно запекла ее и принесла немцу с предложением меняться. Этот поворот сюжета, в свое время, меня поразил.
Во первых, видать не занимать было прабабке женской мудрости, такой земной, простой, украинской, такой по бабски смелой и отчаянной, хотя, тут был и большой риск. Во вторых, режет глаз неравноценный обмен - последняя курица и губная гармошка для четырехлетнего ребенка!? И это после тридцатых-то годов, когда все ждали весенней лободы, как спасения. Не думаю, что дело было в том, что дед был младшеньким любимцем, а в том, что жизнь тогда смещала оси в сторону доступных счастливых мгновений. Как-то, в бомбежку, когда они с мамой бежали из плена, (вот пишу это, но сознать это, все равно, не способна,) прабабка положила деда в яму от разорванного снаряда, сама легла сверху на него и говорит: “ Если убьют, то сразу двоих, что б не ходил сиротой”. Куда драматичней? Прабабка не была наивной дурочкой, этот обмен на гармошку был актом любви и заботы, желания по матерински дать, хоть что-то малышу, которого негаданно родила в такой не добрый час и, быть может, в душе, даже чувствовала себя виноватой, за то, что дала ему вот такую жизнь. Эта игрушка была тем малым, быть может, последним, что она могла сделать для радости своего детеныша.
Но.
Но я все думаю, а если бы не?. Если бы фриц этот, не умел гармонично отказывать, и захотел бы и курицу и гармошку и мою прабабку в придачу? Если бы ему было проще пристрелить ее, или малыша, или обоих сразу, чем сказать: “нет”. Если бы ему было более совестно и стыдно отказать, чем пустить пулю, если бы он был злобным парнишкой, который-то и сам еще ничего не видел и все чему только научился, это стрелять?
Меня учили, что в войну тоже хочется жить, что жизнь нелепа, но прекрасна. Учили этими простыми пересказами и едва-едва накрывали переживаниями от воспоминаний, потому что и самим еще было зябко от них, спустя столько лет.
То ли любовь к лакомству превзошла любовь к усладе слуха, то ли ему приятно было поддержать малыша в любви к музыке, то ли радость вкусного блюда казалось ему сейчас актуальней, ведь тоже неведом завтрашний день, а гармонь не была большой страстью, то ли прабабка ему полюбилась. Никто, уже, никогда, не узнает его мотивов, одно ясно: они были человеческими, без национальных принадлежностей, и без не понятных душе штампов: “враг” и “война”. Он согласился тогда на обмен. А через неделю, когда немцы отступали, жителей всей деревни закрыли в доме и подожгли.
Проворная и миниатюрная прабабка вылезла через какую-то щель со словами:
“Если они еще там и пристрелят, то какая разница все равно уже помирать”. Никого не было и она благополучно всех вызволила.
апрель 2016.
Сарвар, Венгрия.
Фото и текст: Катя Ом
Комментарии