Игра продолжается. Часть 3

       начало истории тут.

Двести пятнадцатая страница, была среди начатого рассказа, он не стал спорить.

 
  Крик оглушал. Абстракциями Кандинского с него выкатывались боль, иллюзии и абсурды. Она стучала им в неизведанное, вопрошая то, что не решалась сложить в слова. Словно первозвук, слышимый только ей. Острыми частями он впивался во все к чему касался. Адская, неощутимая телом боль, вечно присутствующая. Весна дышит. Она молода, свободна как ветер, а изнутри истерически орет. Ей больно. Но где? Тут? Тут? У вас все в порядке. Больно и все дела.

 — Альберта?

 — Какая встреча!

Крик усилился. 

Альберта зажмурилась от весеннего света, уголки губ поджались в реверанс улыбки.

— Есть время? Откроем сезон лимонадов?

— Лимонад? - протянула, так будто речь шла о более интимном.

— Давай.

— Вот документы забрал. Я уезжаю.

— На совсем?

— Ну, планирую.

— Значит, не случайно встретились?

— Хотел прощальную встречу. Но...

— Но, ты едешь с Машей — неожиданно обрадовалась собственной сообразительности Альберта.

Внутри истерический смех:" Прощальная встреча — бред? Мы не виделись три, нет, пять лет. Какое мне дело, где ты живешь и с кем? Да, ты мне дорог. Да, хочется обнять, и покружиться прямо тут." — Голос трепыхался. "Он думает, что я, все еще влюблена. Влюблена и пусть. Это мое дело." 

Она улыбнулась и сказала, пожав плечами:

 — Забыла, у меня только пол часа. Может пройдемся?

“Сесть напротив него. Смотреть, как жалобно отводит глаза, полагая, что ранит. Знать, что хочет прижаться, но не хочет дразнить. Вынесу, но не хочу. А разубеждать — подло по отношению к себе."

 — А-аааааааааааа! — улицу разрезал вопль. Пешеходы оглянулись. Она, сжав колени, полуприсядем, обхватив руками голову, как герой Мунка. "Вот была б картина: он бы шарахнулся, взяв за локти, шикал бы. Оглядывался — нет ли знакомых поблизости к музею искусств. Тут все они ходят. Днем и ночью." Думает она, перешагивая брусчатку так, что б каблук не попал между плитами и не с царапал тонкую кожу о безразличный бетон.

"Жизнь — классики. Нужно аккуратно попадать в ячейки, которые стали гуще. Перепрыгивать стало не через что — семеним. Тут бы туфли сберечь и довольно для весеннего дня.”

        Солнце слепило, и склоненная голова не выглядела странно. Шаг, шаг, шаг. Мугукая поддерживала беседу:

 — Понятно... Карьера… Ну, конечно, рада встрече. Чмоки-чмоки.

 Уезжает. Пусть. Когда он был тут, это ничего не меняло.

...

         Банально: дружили, пока он не стал встречаться с Машей. Маша устроила истерику, касательно Альберты. Альберта играючи, от нечего делать, на деле от того, что была влюблена (не понимая того), загадала ему бросить Машу. Пусть даже не бросить, ей все равно, пусть только будет рядом, когда ей хочется. А эта, Маша, Оля, Катя, все равно, пока ей это не претит.

      Погода тогда была майская. Они впервые договаривались о встрече не попутной, как было раньше, а умышленной, пусть и дружеской. С того дня, как познакомились — жизнь обрела пред знамение пикантности. Как неряшливо, зябко и волнующе было счастье тех дней. Стоя у окна, перетирая пальцами землю вазона, они говорили. Кто кому позвонил? О чем беседа? Не имело значения, ни тогда, ни сейчас. Было не выносимо сидеть дома. Хотелось, не скупясь. Хотелось, синицей, подергивая хвостиком, угу-угукать на все предложения жизни. Альберта сплела эти чувства с ощущением весны и юности, не оставив любви места в причинах волнений.

          Не могла она влюбиться в подобного парня. Тощий, хорошо хоть высокий. Ее и сейчас кукожило. Хотя губы были хороши — уже тогда поняла — это важно. Холодные ладони, которые текли потом, когда шли за руки. Но он держал крепко, и за это все прощала.               Загадка: не будь он так умен, любила бы? Кошмарные споры о боге. "Ты еретичка!" — Смех в ответ. Галантный, гордый, эрудированный, он обладал редким даром симпатии к точным наукам, оставаясь чутким к гуманитарным. Он решал за нее все задачи по сопромату и писал ей стихи. Взгляд на нее: восхищение, принимающее необоснованную возвышенность над ним. Все сплелось в возбуждающий любопытство образ, которым она захотела поиграть. Так она думала.

         Ей хотелось сломать его жизнь, так, — его образ стал бы завершенным. Или так она пыталась познать его? Ей хотелось, чтобы он полюбил ее так же отлично и полно, как решал все задачи. А затем — оставила бы его, что б подтвердить, что слишком хороша для него. 

        Пусть, память и врет в ее пользу. Или он сам посадил ее на пьедестал? Увлекшись играясь: красота момента стала дороже самого момента. Маша плакала, грозясь покончить собой. Общие друзья, благоразумно увещевали — не связываться с Альбертой. "Каждый день ее встречает парень все заманчивей". Они же играли, смеялись, отмечали весну. 

        Он был готов броситься за ней. Когда же он решался? Жалел ли потом? Машины слезы, взяли верх против смеха Альберты. Ни он, ни она, не верили, что союз возможен. Не верили, что это не просто забава. Ну хорошо — она не верила. Он говорил: 

— Ты наиграешься и бросишь меня через месяц. 

А она смеялась.

 — Месяц!? Ты себе льстишь. И что же? Выберешь ее? Так надежней? Боже, меня оскорбляет сама постановка вопроса.

— Вы с ней не соперницы. Но мне льстит этот спор. Признайся: не будь Маши, ты бы не взяла меня за руку? Хотя, какая разница, — это были лучшие дни жизни.

— Но этого мало. Тебе нужны гарантии. Это смешно.

Понимал ли он, что она влюблена, когда она сама не знала. 

...

          Крик не становится громче, может, оглохла от него и не слышит смен мощностей. 

          Он уезжает.

          Весна и она ей рада, как тогда. Альберта знает: дело не в тепле солнца, не в юности, не в жажде приключений — это любовь к нему. Она сожалеет, что юность так глуха к самой себе, что была черства к порывам души, не придавая им значенья. Хотя это ничего не изменило бы, наверно.

        Сейчас много других звуков живущих в ней, но не понятых, не названых. Она пытается ухватиться за звук. Вот-вот — улов. Но все пусто. Чмоки-чмоки. 

      "Пойду, открою сезон лимонадов. Мои туфли целы — достаточно, что б считать день успешным."

        Поиграв бликами на льдинках мутного лимонада, она зажмурив глаза тихо промурчала:

— Эту игру я проиграла. Пусть будет, по-твоему.

...

         Вечером н сделал запись в дневник, который взял обед вести, в помощь, на его новом пути.

        “Больно, но необходимо. Конечно все это драматично, но иначе мы не можем. Это не гордость и предубеждение, а глухость и слепость. Влюблен. Но не той любовью: жаждешь, хочешь, пылаешь. А когда смотришь и убить хочешь от непонимания. Вместе — сойдем с ума. Таким как мы нужны крыши и якоря, а то утонут и улетят.

         Она не разделяет моих чувств к Богу. Она чувствовала холодок внутри души, акустику внутри себя. Она понимает Бога: но иначе. Бросившись познавать, она играется с собой, как и с другими. А я надеюсь найти великое вне себя. Возможно, вместе мы бы объединили, хотя бы для двоих, этот разломанный мир. 

         Она никогда не узнает, что я стал монахом. 

         Знает ли она, что любила меня? Или так и думает, что это была игра? Понимает ли, что игра продолжается: по неведанным законам Бога, в которого не верит. 

         И в этой игре я буду молиться, за ее победу.”

продолжение тут